Введение - Сближение: Россия и Норвегия в 1814–1917 годах

Сближение: Россия и Норвегия в 1814–1917 годах ред. Й.П. Нильсен Пер. с норв. 2017 г. 1 400 Р 1 050 Р

Если Россия — самая большая страна в мире, то Норвегия относительно маленькая. На протяжении двух последних столетий Россия оставалась великой державой, а Норвегия представляла собой совсем небольшое государство. Данные различия во многом определили особенности взаимоотношений между нашими странами. Соседство было и остается асимметричным, и в этом заключается основная идея книги. Россия граничит с Норвегией на самом Севере Европы, причем не только на суше, но и на море. По данной причине главной темой книги является стремление России получить выход к открытому морю на Севере и деятельность по укреплению экономической, административной, политической и культурной жизни северных регионов. Северное соседство с Россией играло все более значимую роль в норвежской политике на упомянутых территориях. Поэтому среди важных побочных тем книги «Сближение: Россия и Норвегия в 1814–1917 годах» — охота и рыболовство, торговля между жителями Русского Севера и Северной Норвегии, политика безопасности и военные вопросы, связанные с северными регионами и Арктикой.

Проникновение и асимметрия

Норвежский историк Ролф Тамнес использует термин «проникновение» (penetrasjon) при описании такого явления, при котором новые географические районы становятся полем для активной экономической и научной деятельности. Подобная деятельность может быть связана с технологическими инновациями, демографическим развитием или обнаружением и освоением природных ресурсов. Развитие сезонного рыболовства и освоение новых арктических регионов для зверобойного промысла стали в период с 1814 по 1917 г. причиной проникновения в северные регионы и Арктику и привели как к конфликтам, так и к сотрудничеству между представителями различных национальностей, проживавших на данных территориях.

Освоение и развитие не освоенной ранее территории не обязательно управляются государством. Управлять этими процессами вполне могут рыбаки, охотники и ученые, а органы государственной власти нередко выполняют лишь функцию контролера. В этом смысле термин «проникновение» по значению похож на русское понятие «освоение». «Освоение» — нечто более мягкое, чем «завоевание», и обозначает осторожное приближение к объекту, но в действительности подразумевает более глубокий процесс, нежели завоевание в его традиционном понимании, так как цель освоения — полная интеграция новых территорий в страну или империю.

В данном ключе понятие «проникновение» используется также по отношению к экономической и другим видам деятельности, которую граждане одной из стран осуществляют на территории другой страны или в ее территориальных водах и которая играет важную роль в политике этих государств по отношению друг к другу. И здесь основным понятием становится «асимметричное соседство». Россия — крупнейшая страна в мире, поэтому асимметричными можно назвать ее отношения с большинством соседних стран. Особенность отношений с Норвегией заключается в том, что Россия, даже будучи великой державой, никогда не занимала господствующего положения по отношению к своему маленькому соседу. Так чем же норвежско-российское соседство отличается от любых других отношений между великой державой и значительно более мелким государством?

Потребность в безопасности, испытываемая маленьким государством, во многих аспектах зависит от требований к безопасности, предъявляемых великой державой, с которой у маленького государства имеется общая граница. Великая держава может укрепить свои позиции и решить спорные вопросы, применив силу. Маленькое государство, в свою очередь, может использовать внешние и внутренние стратегии для того, чтобы избежать подобного расклада. Норвегия старалась обеспечить свою безопасность в отношении России как при помощи нейтралитета и свободы от союзов, так и при помощи системы коллективной безопасности и гарантий других великих держав. В отличие от других западных соседей Норвегия не входила в сферу интересов России. В то же время Норвегия сохраняла более дружественные отношения с СССР во время холодной войны, чем другие члены НАТО.

В толковании современных международных отношений имеется направление, называемое конструктивизмом, согласно которому лидеры государств первым делом руководствуются не национальными интересами, а представлениями об этих интересах, формируемыми благодаря менталитету и политической культуре каждой страны. Сказанное означает, что политика государственной безопасности зависит скорее от того, каким образом стороны воспринимают друг друга, нежели от того, за что они в действительности выступают. Подобные представления могут утонуть в неприятных стереотипах, но на них также влияет и положительное мнение. Пример такого положительного мнения — убежденность в том, что норвежско-русское соседство всегда было необычайно мирным и что наши страны никогда не воевали друг с другом (что, строго говоря, не совсем верно; см. с. 120). В тех случаях, когда между великой державой и небольшим государством развязывается война, у маленькой страны есть все основания опасаться, что эта история еще повторится. Однако такой страх вполне может возникнуть и у противника, хотя многим и не верится, будто «слон испугается мыши». Такое беспокойство со стороны великой державы бывает связано с осознанием прошлого: если ты ущемил соседские права, то сможешь ли в будущем доверять этому соседу? Ведь вполне вероятно, что подобный поступок склонит соседа на чужую сторону и тот станет поддерживать другую великую державу, с которой вы соперничаете.

У маленьких государств имеются также и преимущества. Соседство с такой великой державой, как Россия, сыграло немаловажную роль в норвежской истории, а вот соседство с крошечной Норвегией подобного значения для России не имело — что, впрочем, вполне естественно. Отчасти это объясняет тот факт, что исследований, посвященных России, в Норвегии намного больше, чем российских трудов, посвященных Норвегии. Недостатки великой державы становятся особенно очевидными в связи с северными регионами. В период с 1814 по 1917 г. норвежские власти потратили немало усилий, чтобы крепче привязать северные территории к государству, и толкал их на это именно страх перед Россией. У российских властей такого мотива не имелось, поэтому так называемый Мурманский берег (северное побережье Кольского п-ова) практически не контролировался и территории с российской стороны границы оставались пустынными и почти заброшенными. Иными словами, асимметрия в норвежско-российских отношениях не означает, что Россия всегда находилась в более выгодном положении. Еще одно доказательство этого — тот факт, что Норвегия обладала и обладает преимуществами в сфере организации общества: гражданское общество здесь развито лучше, а социальные блага распределяются более равномерно. На рубеже XIX—XX вв. в глазах представителей определенных российских кругов в социальном отношении Норвегия была сродни великой державе. Например, российские власти долгое время считали условия жизни в Финнмарке, самой северной норвежской области, образцовыми и предполагали обустроить по этой модели жизнь на северном побережье Кольского п-ова. В конце XIX в. норвежская демократия стала предметом восхищения со стороны представителей русской либеральной интеллигенции, выступавших за развитие демократии в России.

Северное сотрудничество в области исторических исследований

Научный проект «Асимметричное соседство» был начат в 2008 г. и основывался на плодотворном сотрудничестве между норвежскими и российскими историками, начавшееся более тридцати лет назад. В советскую эпоху подобное сотрудничество между историками наладить не удавалось, несмотря на то что начиная с 1970-х годов как финские, так и шведские историки регулярно организовывали конференции при участии советских коллег. Еще в начале 1980-х норвежские историки с недоверием относились к соглашениям о двустороннем сотрудничестве с «нашим большим соседом на Востоке», и выдвигаемые советской стороной предложения о развитии сотрудничества в рамках исторических исследований не получали отклика. Отказ обосновывался тем, что в Норвегии российская история представляет собой слабо изученную дисциплину и что существует риск попасть под давление советской исторической науки.

В 1985 г., после прихода в СССР к власти Михаила Горбачёва и с началом перестройки, появились все условия для сотрудничества в области истории. Летом 1986 г. старинный норвежский парусник «Паулине» проделал путь от Тромсё до Архангельска, повторив маршрут, которым в XIX в. следовали русские торговые шхуны. Архангельск в то время оставался городом, закрытым для иностранцев, поэтому для того, чтобы зайти в порт, паруснику требовалось особое разрешение, подписанное Генеральным секретарем КПСС.

Помимо членов экипажа на борту «Паулине» находились два историка из Университета Тромсё, первыми установившие контакты с коллегами из столицы Русского Севера.

В 1992 г. Университет Тромсё подписал соглашение о сотрудничестве с Поморским государственным университетом в Архангельске, который сейчас является частью Северного (Арктического) федерального университета. В 1990-е и 2000-е годы состоялся целый ряд исторических конференций, по итогам которых было опубликовано внушительное количество статей и книг о норвежско-российских связях, причем особое внимание уделялось дореволюционному периоду. Данная книга является результатом этого многолетнего сотрудничества.

Историческое наследие. Баренцев регион

Многие полагают, будто сотрудничество между историками из Северной Норвегии и с Русского Севера началось с создания Баренцева региона в 1992—1993 гг. Дело в том, что именно в связи с установлением этого транснационального региона исторические связи на Севере стали привлекать все больше внимания норвежской общественности. В своей речи, произнесенной в январе 1993 г. в Киркенесе в честь создания Баренцева/Евроарктического региона, министр иностранных дел Норвегии Торвальд Столтенберг подчеркнул роль северного исторического наследия: «Если новую Европу называют Европой исторической, значит, то же самое можно сказать и о нашем регионе. История возвращается».

Без сомнения, в Норвегии история сыграла более важную роль в кампании по продвижению идеи Баренцева региона, нежели в других Скандинавских странах, участвующих в сотрудничестве. Возможное объяснение этому заключается в том, что Министерство иностранных дел Норвегии специально постаралось сформировать преувеличенные представления о прошлом, которые оправдали бы этот проект. Однако возможно также и то, что норвежско-российские отношения в северных регионах действительно отличаются особенным богатством и многообразием. В частности, между Северной Норвегией и Россией существовали морские связи, которых не было между северными регионами Швеции и Финляндии — и Российским Севером.

Вовсе не удивительно, что инициаторы создания Баренцева региона черпали вдохновение в истории: вот только можно ли назвать такой подход правильным? И должны ли историки в подобных случаях предоставлять свои знания в распоряжение властей? С самого начала роль последних в процессе, который мы могли бы назвать историческим воссозданием Баренцева региона, вызывала скептические усмешки. «Баренцев регион должен толковаться как политическое изобретение, в котором исторические мифы используются для того, чтобы смягчить суровый политический климат на Севере», — написал в 1994 г. один шведский политолог, окрестивший историков «замаскированными строителями нового региона».

Подобным же образом в марте 1992 г. шведский историк Бу Строт раскритиковал историческое мифотворчество, связанное с формированием другого международного региона, а именно Балтийского. Многие считали состоявшееся после окончания холодной войны объединение Балтийского региона «новым Ганзейским союзом», возрождением старых мирных торговых связей между странами, расположенными на побережье Балтийского моря, и восстановлением независимых отношений между городами без четкого центра и ярко выраженной иерархии. Согласно Строту, хотя основатели Балтийского региона называют его «новый Ганзейский союз» с самыми благими намерениями, это понятие поднимает целый ряд проблем. Основная сложность заключается в том, что Ганзейскому союзу прекрасно подходит и прямо противоположное описание:

«Идеалистическим представлениям о Балтике как пространстве без границ, объединенном общей культурой и торговлей, можно противопоставить Балтику как море, вокруг которого не стихали конфликты, на котором разворачивались войны, по которому разгуливали пираты, — иными словами, как mare bellicus, то есть море войны…»

Балтийский и Баренцев регионы были не единственными международными регионами, объединенными в 1990-е годы. Распад Восточного блока и межгосударственная интеграция на Западе создали хорошие условия для подобных процессов, и межнациональные региональные структуры появились вдоль всей границы между Востоком и Западом.

Тщательное планирование этих региональных структур среди политологов и социологов возобновило дебаты о том, каким образом появляется регион. Регионостроительная теория стала альтернативой более традиционному мнению о том, что формирование регионов зависит от культурной однородности или особого распределения власти между государствами. В норвежских дебатах конструктивизм одержал победу над эссенциализмом.

Несложно согласиться с тем, что Баренцев регион представляет собой в первую очередь продукт политической деятельности. Что касается роли историков в этом процессе, то некоторые события подтверждают регионостроительную точку зрения. В феврале 1992 г., лишь за два месяца до того, как министр иностранных дел Столтенберг объявил об идее создания Баренцева региона, Министерство иностранных дел обратилось к группе норвежских историков с просьбой написать ряд статей о норвежско-российских отношениях на Севере. В результате появилась публикация под названием «Баренцев регион. Проект регионализации самых северных европейских территорий». Важную роль сыграла также книга «Поморы. Тысячелетняя история Северной Норвегии и Русского Севера». Эта книга была опубликована в Тромсё осенью 1992 г., а ее создателями стала целая группа норвежских историков. Возникает впечатление, что основные темы, затронутые в книге, подобраны так, чтобы удовлетворить политические потребности сторонников идеи создания Баренцева региона. Тем не менее работа над книгой проводилась до этого на протяжении нескольких лет, и сама книга появилась вовсе не для того, чтобы поддержать возникший в МИДе интерес к формированию региона. Явление, которое мы могли бы назвать изучением региональной истории, ведь возникло задолго до появления Баренцева региона. Начавшееся в 1980-е сотрудничество между историками Тромсё и Архангельска уже принесло самые разные плоды. В 1989 г. несколько архангельских историков опубликовали небольшую книгу, посвященную истории Вардё и приуроченную к двухсотлетнему юбилею города. В ноябре 1992 г. в Тромсё состоялся первый в своем роде норвежско-российский исторический семинар. Таким образом, благодаря многолетнему международному сотрудничеству северные историки были прекрасно подготовлены, и в этом заключается единственная причина того, что им удалось настолько быстро предоставить информацию об истории Баренцева региона. Этот процесс, несомненно, начался «снизу», а не «сверху». Примерно в то же время между Институтом оборонных исследований в Осло, Институтом всеобщей истории в Москве и несколькими российскими архивами началось масштабное сотрудничество с целью изучить и документально подтвердить двусторонние норвежскороссийские связи в советскую эпоху.

В конце 1990-х годов вышло множество книг, отчетов с конференций и особых выпусков журналов, созданных северонорвежскими историками при сотрудничестве с российскими коллегами из Архангельска, Мурманска, Петрозаводска, Санкт-Петербурга и Москвы. Причиной этого сотрудничества был энтузиазм — некоторые даже назовут его эйфорией, — вызванный идеей создания Баренцева региона. Помимо этого, многим сама идея регионального сближения казалась привлекательной и плодотворной, и они восприняли ее как свежее отклонение от более узкой перспективы национального государства, особенно неудобной на мультикультурном Севере. Появилась, например, возможность привести аргументы в пользу того, что географическая территория, впоследствии получившая название Баренцева региона, уже в XIX в. обладала определенными чертами, характерными для функционального региона. Можно было выделить, с одной стороны, факторы, способствующие объединению региона, а с другой — факторы, приводящие к конфликтам и способствующие разделению региона по национальным чертам.

Несмотря ни на что, существование богатых традиций международного сотрудничества на Севере в период до 1917 г. сомнению не подвергается. Хотелось бы подчеркнуть, что создание трансграничных регионов, объединяющих Восток и Запад, следует понимать в первую очередь как восстановление связей, разорванных либо в результате революции в России, либо в результате политической реорганизации Восточной Европы после Второй мировой войны. Когда с окончанием холодной войны идеологическая и геостратегическая линии поменялись, жители многих приграничных регионов начали восстанавливать отношения с соседями, завязавшиеся много столетий назад. То же самое произошло и на Севере: трансграничные соседские отношения там были вовсе не придуманными или искусственными, а в высшей степени реальными. Другое дело, что, как только политики, работавшие над созданием Баренцева региона, заново открыли эти традиции с помощью историков, они тотчас же начали использовать историю как аргумент в пользу своего проекта (и не стоит их в этом обвинять).

Данный случай доказывает, насколько полезно помнить об умении историков формировать нашу идентичность, и эта их роль представляет определенную опасность, о которой мы, возможно, и не подозреваем. Историкам следовало бы не формировать новые идентичности, а разрушать стереотипы, и важно, чтобы любая форма самосознания имела под собой эмпирические основания. Разумеется, потребность в деконструкции стереотипов касается не только того, что связано с сотрудничеством и гармонией, но также исторических исследований, порождающих образы врага и конфликтообразующие парадигмы. Подобные парадигмы оказали значительное влияние на представления о России, сложившиеся на Западе за последние двести лет. Существуют веские причины утверждать, что Россия считалась противоположностью Европы, местом, где все иначе, и этот отрицательный контраст укреплял самосознание европейцев, считавших себя создателями цивилизации. Как мы скоро увидим, такое мнение о России распространилось также и в Норвегии. Такой способ формирования или укрепления собственной идентичности должен вызывать недоверие у историков, подобное тому, которое вызывают любые политизированные исторические подходы и стереотипы, не важно, поддерживают ли они положительные тенденции или отрицательные. Авторы и редактор данной книги очень надеются, что такого рода стереотипы оказывали на них минимальное влияние.