Введение. Теоретические подходы - Политическая история современной России. 1985—2001: от Горбачева до Путина

Политическая история современной России. 1985—2001: от Горбачева до Путина Согрин В.В. 2001 г. 200 Р

Современный этап отечественной истории, начавшийся в середине 1980-х гг., по глубине коллизий и перемен сопоставим с самыми драматичными историческими эпохами. Распространилось его сравнение со «смутным временем» начала XVII в. и с общественно-политическими потрясениями, привнесенными революцией 1917 г. Новейшие российские перипетии вызывают разное отношение в обществе и порождают глубоко противоречивые оценки. Нет единства в их понимании и среди профессиональных исследователей.

Обращаясь к анализу новейшей отечественной истории, я считал важным опереться на такой теоретический инструментарий, который позволил бы вскрыть глубинные объективные причины как происхождения современных российских трансформаций, так и их драматических последствий. При этом я не отрицаю того, что история творится самими людьми, а развитие общества способно радикально меняться вследствие их противоборства, побед одних лидеров и партий и поражений других, одобрения тех или иных политических проектов и планов. Именно лидерам, общественно-политическим движениям, партиям, группам, их борьбе и деяниям отводится в книге центральное место. Но я исхожу из того, что в современной российской истории наличествуют объективные факторы, которые в значительной степени определяют выбор людьми общественно-политических целей, способы их достижения и результаты их действий. Познание и понимание этих факторов, на мой взгляд, возможно при помощи ряда общеисторических теорий.

Первая среди них — теория модернизации — проливает свет на происхождение радикальных общественно-исторических перемен в России. Данная теория разделяет все общества на традиционные и современные, а превращение первых (изначально все были таковыми) во вторые (по-английски modern, откуда и возник термин «модернизация» для обозначения процесса) рассматривает как основу общественно-исторического прогресса. Традиционные общества основываются на устойчивых нормах и традициях, господстве государства над обществом, а коллектива и группы — над личностью. Они слабовосприимчивы к переменам. В отличие от них современные общества — инновационные, динамично обновляющиеся. Главные черты современного общества:

1) приоритет гражданского общества, свободное формирование и легализация разнообразных экономических, социальных и политических интересов и объединений, конкуренция как основа существования и развития всех сфер;
2) законодательное закрепление и неотчуждаемость гражданских и политических прав человека;
3) представительное правление, разделение властей, правовое государство;
4) вертикальная и горизонтальная социальная мобильность, открытые границы между классами и группами.

Очевидно, что эти черты присущи в первую очередь западным обществам. Их превращение в современные общества, главными рычагами которого послужили промышленный переворот и либерально-демократические революции XVII—XIX вв., было признано первой, или классической, модернизацией. Ее называют также органической, поскольку она имела естественно-историческое происхождение, формировалась в национально-народных «недрах», развивалась «снизу». Именно она обеспечила странам Запада опережающее экономическое и научно-технологическое развитие.

Другие страны, и среди них Россия, желая ликвидировать отставание, также должны были следовать по пути модернизации, которая в их случае называется «догоняющей». Ее именуют подчас также «неорганической», поскольку она возникала чаще всего не естественно-исторически, а утверждалась и даже насаждалась «сверху» правящими режимами, желавшими преодолеть экономическую, техническую и военную отсталость. Неорганическая модернизация развивалась гораздо труднее органической, она то и дело отторгалась, терпела крах, объявлялась чужеродной, но потом к ней возвращались вновь, поскольку альтернатива модернизации существовала одна — историческая отсталость.

Распространение теории модернизации на российскую историю означает, что одной из основных ее сквозных линий является использование тех или иных, а то и многих западных образцов. Для националистически настроенных отечественных политиков и идеологов такая постановка проблемы оскорбительна и неприемлема (впрочем, это характерно для «почвенников» во всех странах «догоняющей» модернизации). Однако с точки зрения научного познания модернизации принципиальным является ответ на вопросы: имеем ли мы дело с реально долговременной исторической тенденцией и влияла ли она на прогрессивное изменение российского общества? Непредвзятое рассмотрение отечественной истории дает основание ответить на эти вопросы утвердительно.

Первым примером российской модернизации с использованием западных образцов принято считать петровские реформы. Петр I, позаимствовавший главным образом технологические и организационные образцы, руководствовался простым здравым смыслом: если Россия не переймет европейского опыта, она будет обречена оставаться второразрядной, экономически отсталой страной. Второй пример отечественной модернизации связывают с именем Екатерины II, третий — с реформами Александра II. Следующий пример модернизации — деятельность Сергея Витте и Петра Столыпина в конце XIX — начале XX в. В сегодняшней России ее прогрессивного характера не отрицают, кажется, ни западники, ни «почвенники», ни антикоммунисты, ни коммунисты.

При таком взгляде на российскую историю нового времени одной из главных ее сквозных линий действительно оказывается модернизация, «догоняющий» характер которой по отношению к западной цивилизации вполне доказуем: саму повторяемость реформаторских эпох не объяснить, если бы у России не возникала потребность взаимодействовать и конкурировать со странами Запада. Обращение к их принципам, механизмам и институтам для российских реформаторов, ни один из которых по духу и мировоззрению не был западником, вытекало из потребностей общества и было императивом самой истории.

Применять теорию модернизации к российской истории советского периода более затруднительно, что не мешает многим историкам приравнивать к модернизации даже сталинскую «революцию сверху». По меркам этой теории подобная оценка спорна: советская «супериндустриализация» ставила целью догнать и перегнать Запад экономически, развиваясь на антизападной общественно-политической основе. Замечу также, что авторы теории не отождествляли модернизацию с индустриализацией, видя в последней лишь одно из условий перехода к современному обществу. Догнать и перегнать Запад, развиваясь по-социалистически, ставили своей целью советские реформаторы от Н. Хрущева до М. Горбачева. Их преобразования не были в строгом смысле модернизацией, но последняя оказывалась как бы их alter ego: советские лидеры имели в виду соревнование не с какой-либо иной цивилизацией, а именно с западной, невольно признавая ее тем самым передовой в экономическом отношении. СССР так или иначе пытался копировать западные технологии и организационные образцы. Это создавало в его отношениях с Западом поразительный парадокс: коммунистическая идеология, с одной стороны, пророчила неизбежный крах западного капитализма, а с другой — выдвигала лозунг «Догнать и перегнать Америку!», своего рода Великую советскую мечту.

Амбивалентное отношение к западной цивилизации заключало в себе историческую альтернативу: либо, сделав ставку на самодостаточность социалистической «цивилизации», Советский Союз идет на полную изоляцию от Запада, либо решает взаимодействовать и конкурировать с ним, используя те или иные элементы его развития. Кульминация и развязка этого противоречивого отношения к Западу пришлись на 80-е гг., когда в ходе горбачевских реформ выяснилось: возможности реформирования «реального социализма», которые обеспечивали бы поступательное развитие на социалистической основе, исчерпаны, и иного выхода, кроме усвоения либерально-демократических механизмов и форм, нет. Так оформлялась современная российская модернизация.

В свете теории модернизации современная трансформация российского общества прошла три этапа. На первом (1985–1986) Горбачев и его окружение использовали главным образом командно-административные методы реформирования, похожие на те, к которым уже прибегали Хрущев и Андропов. Однако они не только не принесли ожидаемых результатов, но даже усугубили экономические и социальные проблемы страны. Полная исчерпанность командно-административной модели реформ была очевидна.

На втором этапе (1987–1991) Горбачев попытался воспользоваться своего рода советской моделью демократического социализма, призванной раскрепостить экономические и социальные потенции общества. Новая стратегия дала результаты, которых ее авторы совершенно не предвидели. Экономические реформы не удались, зато демократизация приобрела собственную, неподвластную Горбачеву, динамику. Ее напора не выдержали ни командно-административная система, ни «реальный социализм», ни сам Советский Союз. Последней жертвой мирной политической революции, выросшей из политических реформ Горбачева, стал сам архитектор перестройки.

С распадом СССР и крахом коммунистического режима начался третий этап преобразований, который Б. Ельцин и его окружение проводили уже по либерально-радикальным образцам. Российское общество приняло либеральную модернизацию добровольно, признав, что возможность поступательного развития на социалистической основе исчерпана. Но российское общество не смогло выдвинуть такой вариант модернизации, который снизил бы до минимума ее экономическую и социальную цену (опыт некоторых других стран свидетельствует, что это возможно). Российская реформаторская элита, завоевавшая доверие народа и пришедшая к власти, оказалась и в интеллектуальном, и в морально-нравственном отношении неспособной выработать или воспринять такой вариант. Однако помимо этой, преимущественно субъективной причины высокой социальной и экономической цены модернизации, существуют и глубинные объективные причины, одна из которых представляется особенно важной. Ключ к ее пониманию — в характере российской цивилизации, в связи с чем принципиальное значение для анализа современной российской трансформации приобретает еще один теоретический подход — цивилизационный.

Большинство ученых понимают под цивилизацией совокупность однотипных обществ (или отдельное общество), демонстрирующих на протяжении своей истории устойчивые экономические, социокультурные, политические характеристики. Россия удовлетворяет этому критерию, и большинство обществоведов признают ее самостоятельной цивилизацией. В понимании сущности российской цивилизации существуют разные точки зрения, но доминирующим является взгляд на нее как «расколотую» цивилизацию, развивающуюся на основе противоборства восточного и западного начал. Одним из первых этот взгляд высказал выдающийся историк В. Ключевский, рассматривавший исторический путь России как столкновение «почвы» и «цивилизации».

«Расколотость» российской цивилизации со свойственными ей противоречивыми и противоборствующими началами прослеживается со времен Киевской Руси. В эпоху Киевской Руси западное и восточное начала в известной степени уравновешивали друг друга. Восточное, безусловно, возобладало и стало доминировать в эпоху монголо-татарского господства (XIII—XV вв.). Московские князья и цари, освободив Русь от власти Золотой Орды, вместе с тем восприняли многие монголо-татарские государственно-политические традиции и, соединив их с византийскими, создали жесткое централизованное государство, обладавшее признаками деспотии.

При московских царях, и особенно при Иване Грозном, государству оказалось под силу уничтожить одну элиту (боярство) и создать другую (дворянство), обратить в рабов миллионы прежде свободных крестьян, узурпировать их собственность и насадить тотальное подданничество. Со времен Московского царства центральное место в российской истории заняло самодержавие, государственная власть стала безусловно верховенствовать в общественно-политическом развитии страны, поставив как индивидов, так и классы в подчиненно-подданническое отношение к себе. В таких условиях шансы на укоренение и развитие гражданского общества и прав личности — этого оплота либеральной цивилизации — были минимальны. Государство заняло центральное место при формировании как социальных отношений и структур, так и отношений собственности, от которых зависит экономическое развитие. В. Ленин и большевики не только не искоренили эту цивилизационную характеристику российского общества, но и довели ее до крайности.

Реанимация западных начал в российской цивилизации относится к петербургскому периоду. Но инициатором этого процесса выступало государство, во многом остававшееся восточной деспотией и использовавшее модернизацию для сохранения самодержавия (реформы как средство упрочения самодержавия — это, пожалуй, самое трагическое противоречие российских модернизаций). Модернизация, а с нею и западные начала, возобновлялась по милости самодержцев, их же воля ее прерывала. Благами модернизации всегда пользовались верхи, низы все время оставались обделенными и оттого воспринимали реформы как чуждое явление, что лишь усиливало их тягу к «почве». Драма модернизации в России заключалась в том, что она никогда не могла укорениться в народных массах, их ментальности и приобрести в результате органический характер.

Как видно, модернизационная и цивилизационная составляющие российской истории находятся в глубоком противоречии, при этом до сих пор «почва» неизменно брала верх над модернизацией, что предопределяло повторение драматических циклов российской истории. Возможно ли вообще преодоление их антагонизма? — этот вопрос, поставленный историей, является основополагающим для настоящего и будущего России.

Современной российской модернизации серьезно препятствует «почвенная» составляющая российской цивилизации. Попытки модернизаторов сломать или просто проигнорировать ее, действуя по универсальным рыночным законам, во многом предопределили неудачи преобразований, а также их драматические, а то и трагические последствия. В связи с перипетиями современной модернизации в российском обществе не умолкают споры о ее оптимальном варианте. Среди многих точек зрения главными являются две.

Первая, отстаиваемая сторонниками «чистых» радикально-либеральных реформ, доказывает, что исторические особенности России — это не более чем идеологема, что плодотворны только универсальные рыночные механизмы, которые и должны быть освоены. Радикал-либералы доказывают, что основы современного общества, как и соответствующая им ментальность, культура и социальные нормы, могут оформиться достаточно быстро, а болезненный этап будет пройден в течение жизни одного поколения. Любой же вариант реформ, альтернативный радикал-либеральному, вернет Россию на круги стагнирующего коллективистского общества.

Другая точка зрения утверждает, что Россия должна найти оптимальный национальный вариант модернизации, который определяется одними как «либерально-консервативный», другими — как «консервативно-либеральный», третьими — просто как «адекватный», но который в любом случае должен учесть цивилизационные характеристики России и быть сплавленным с ними.

В мою задачу не входит давать оценку этой дискуссии и формулировать оптимальный вариант российской модернизации. Для исторической работы достаточным, но вместе с тем принципиально важным является признание такого феномена, как российская цивилизация, и его реального воздействия на современность и перипетии модернизации.

Концепция объективной обусловленности современных общественных перемен в России является одним из важнейших теоретических принципов данной книги. Еще одним теоретическим принципом, имеющим для автора важнейшее значение, является историзм, предполагающий оценку тех или иных деятелей, событий, преобразований в контексте конкретно-исторических возможностей и реалий общественного развития. Данный принцип заслуживает специального упоминания, поскольку он постоянно нарушается публицистами и политиками, вновь и вновь «разыгрывающими» уходящие в прошлое события с целью показать «недальновидность», «ущербность» тех или иных реформаторов и общественных деятелей. Но если следовать принципу историзма, то нетрудно доказать, что подобные обвинения зачастую некорректны, а то и вообще несостоятельны. Приведу в связи с этим два примера: один касается М. Горбачева, другой — Б. Ельцина.

Хорошо известно, что многие отечественные публицисты и политики, причем как «справа», так и «слева», возлагают всю ответственность за неудачи горбачевской политики «ускорения» 1985—1987 гг., включавшей командно-административные реформы «сверху», исключительно на ее творца. Его главный оппонент Б. Ельцин в 1989 г. стал доказывать, что за три года до того он предлагал альтернативную концепцию реформ, но его не послушали, результатом чего стали экономические провалы. Однако изучение разнообразных источников той эпохи, состояния экономической мысли, общественного сознания в целом, на мой взгляд, дает основание совсем для другого заключения: советское общество, в том числе все «прорабы перестройки», следовали в фарватере горбачевской идеологии, расходясь с нею в лучшем случае в нюансах и тактике, но не в стратегическом выборе. С точки зрения историзма ответственность за политику «ускорения» должна быть разделена, пусть и в неравных пропорциях, между Горбачевым и всем обществом. Не только мировоззрение Горбачева, но и сознание общества в целом определило тогда общественное бытие со всеми присущими ему драмами и коллизиями.

Другой пример связан с политическими действиями уже Б. Ельцина после августа 1991 г. Когда в 1992 г. стали обостряться его отношения с Верховным Советом, многие публицисты, политики и даже профессиональные политологи начали активно вменять в вину российскому президенту то, что он не «распустил» «консервативный» парламент сразу после августа 1991 г., «стреножив» в результате курс реформ. «Проигрывая» заново ход истории, критики, однако, упускают из виду одно обстоятельство: в августе 1991 г. Ельцин и Верховный Совет были едины в борьбе с ГКЧП, благодаря этому единству одержали победу, а потому попытка роспуска парламента была бы воспринята не просто как нелепость, но как безумие и российским обществом, и мировым сообществом.

И последнее предварительное замечание. Современный этап российского общества исследуется по преимуществу экономистами, социологами и политологами, а историки обращаются к нему крайне редко. Но уж коли историк обращается к этому этапу, он не может ограничиться использованием только собственного исследовательского инструментария, а должен в максимальной степени учесть подходы, наработки, исследовательские результаты социальных наук, для которых главным объектом анализа является не прошлое, а современность.

Для меня особое значение имели политологические исследования современной российской трансформации. Молодая отечественная политология, набравшая силу в последние полтора десятилетия, добилась наибольших исследовательских результатов как раз в изучении политических перемен, происходящих в современной России. Большинство ее представителей рассматривает эти перемены в рамках концепции транзита (перехода) от авторитарных политических режимов к демократии, охватившего в последнюю четверть века целый ряд регионов мира. Использование ими сравнительной методологии, включающей среди прочих концепции либерализации авторитарного режима, делегативной демократии, учредительных выборов и «выборов разочарования», консолидации демократического режима, позволило раскрыть многие общие и специфические черты переходного политического процесса в России.

Учитывая в своей работе все эти концепции, я, в отличие от ряда политологов, исхожу из того, что некой идеальной модели демократии, которую должна реализовать Россия, не существует, что сама демократия Запада не является совершенством, что при общих основных чертах возможны разнообразные региональные и национальные варианты демократии и что вариант, способный утвердиться в России (если он, конечно, утвердится), будет иметь свою специфику.

Необходимо отметить успехи отечественной политической социологии (Г. Дилигенский, Ю. Левада, И. Клямкин, Н. Лапин, Н. Тихонова и др.) в изучении перемен в политической культуре и ментальности россиян. Значение этих исследований трудно переоценить, если учесть, что состояние и тенденции политической культуры и ментальности масс, элит, лидеров являются одним из самых надежных индикаторов необратимости или обратимости современной российской трансформации.

По ряду важнейших вопросов в отечественной политологии существуют серьезные разногласия. Например, одни ее представители характеризуют современный российский политический режим как сугубо авторитарный, вторые как «гибридный», авторитарно-демократический, третьи как олигархический, четвертые как «конкурентную олигархию» или номенклатурно-олигархическую полиархию. Есть и те, кто видит в нем воплощение демократии и даже «избыточной демократии». Подобный разброс мнений является в значительной мере отражением незавершенности современной российской трансформации. Эта незавершенность создает особую сложность для исторического анализа, классическим объектом которого являются события, оставшиеся в прошлом. Тем не менее я исхожу из того, что исторический анализ и оценки современности вполне возможны, сознавая одновременно, что будущее способно внести в них разнообразные коррективы.